ЭНТЕЛЕХИЯ ДУШИ СВОЕГО НАРОДА

Энтелехия - философское понятие (по Аристотелю), означающее осуществленностъ, законченную действительность, совершенство.

Я стремлюсь показать, что евреи - это народ равный среди равных... Я хочу сквозь еврейский вопрос увидеть место любого человека, любой национальности в этом мире... Сегодня я хочу обо всем говорить через мой народ, просто через евреев мне это сделать легче, ближе, понятнее, естественнее... После БАМа, Чарской котловины я нахожусь под полным духовным воздействием Санкт-Петербурга. Этот город для меня - мощнейший "источник питания", а второй - мои Барановичи, мои евреи...
Геннадий Карабинский

Петербургский художник Геннадий Карабинский создал рисунок, который стал графическим символом "Невографа", деятельности которого исполнилось уже пять лет. Карабинский стоял у истоков создания нашего выставочного центра, и сегодня за символическим круглым столом собрались те, кто знает его творчество не понаслышке: поэтесса Эрлена Лурье, журналистка Татьяна Вольтская, профессор Художественно-промышленной академии Игорь Мямлин, художник Николай Теплый, искусствоведы Вера Шургая-Верейская, Наталья Завьялова, Николай Благодатов, Николай Суворов и Виктор Земский.
"В среде современных петербургских - и конкретно еврейских - художников Геннадию Карабинскому отводится особое и отдельное место. Поэтому неудивительно, что с 1992 года выставки художника носят в основном персональный характер. Это не неприкаянность, а именно независимость художника Карабинского, свободного не только от каких-либо поставангардистских поветрий, концепций и идеологий в современном изобразительном искусстве, но и от такого косного понятия, как сугубый художественный профессионализм" (В. Земский).
"Геннадий Абрамович Карабинский принадлежит к тем художникам, которые без специального художественного образования вдруг начинают писать, будучи уже немолодыми людьми. Довольно часто такие художники работают в направлении "народный примитив", который сочетает, как правило, отсутствие традиционного профессионализма с самобытным видением мира" (Н. Теплый).
"В сущности, он - самоучка, но у него и в самых ранних работах не было и следа примитива, он взял кисть так, будто когда-то уже все это умел и оставалось только вспомнить. Это явление поразительное" (Э. Лурье).
"Карабинский в данном случае нетипичен. Сложные ритмы, тонкая свето-теневая разработка холста, мягкий "гобеленовый" колорит заставляют думать, что в один из прекрасных дней Геннадий проснулся уже сложившимся мастером" (Н. Теплый).
"Природная одаренность, умноженная на генетическую память, позволила самородку в считанные годы стать сегодня в России профессионалом высокого уровня в том деле, которому он никогда не обучался, - художником-живописцем. Объяснить это чудо (как всякое чудо) логически невозможно. Отметить его несомненные черты - и возможно, и необходимо" (И. Мямлин).
"Когда смотришь работы Геннадия Карабинского, невозможно сдержать улыбку. Улыбка эта может быть и печальной, и радостной, но она не сходит с лица зрителя. Мир художника, его героев настолько притягателен, что погружение в него происходит легко и естественно. Это как возвращение в мир сказок детства, где чувствуешь себя столь уверенно и уютно. Здесь нет лжи и притворства, здесь царят доброта и светлая грусть, интеллигентность и преданность, здесь любовь и дружба. На первый взгляд этот мир может показаться простым и понятным, но он также многогранен и до конца непостижим, как и душа человека" (Н. Завьялова).
"В самом деле, особенного ничего нет, но вот картинка "Кормилица"... Это не полногрудая женщина, это швейная машинка "Зингер" во всей красе своего характерного силуэта. Машинка как машинка, но этот цвет, пульсирующий на живых ее боках, на теплом дереве столешницы, но эти эпические формы... И вырывается вздох, как будто между тобой и бумагой пронеслось в один миг дыхание долгих лет, проведенных кем-то под мерный стук иглы, с вечно согнутой спиной" (Т. Вольтская).
"Что такое для еврейской семьи швейная машинка фирмы "Зингер" в начале XX века? А в 20-е, 30-е годы? А после войны? Что испытываешь, открывая дверцу платяного шкафа и видя потрепанный чехол этого чуда техники конца XIX века уже в наши дни? Сколько историй о ней услышано от бабушки и мамы, как спасала от голода целую семью, как помогала обрести семейное счастье бабушке и какие на ней шили уже мне в детстве пеленки и распашонки" (Н. Завьялова).
"Также в этих полотнах очевидна метафизическая печаль человеческого одиночества - то ли по потерянному раю, то ли по обретенному краю (месту жизни). Это одиночество везде: будь то в социуме среди людей и быта, будь то в размышленческом отчуждении человека наедине с собой... Какая-то вселенская тоска, космическая ностальгия по воспоминанию о будущем. Это очень ощутимо в картинах, связанных с впечатлениями от детства и юности в белорусском городке Барановичи, откуда сам Геннадий родом. И даже краски в них звучат как-то по особенному трепетно и нежно" (В. Земский).
"Работая в особой манере - только мастихином, Геннадий наполняет свои холсты мудрецами, исполняющими Завет, чудаками, суетными и красноречивыми, как ярмарка, мечтательными и боязливыми женами. Животные, безобидные, как и их хозяева, скорбят и радуются, по-шагаловски примиряют божеский и человеческий миры, объединяя их в едином, пульсирующем плотью сосуде" (Н. Суворов).
"Это не простая анималистика. За миром животных проступает мир отношений, мир людских чувств и привязанностей. И еще - многозначность толкования мира через символику: в некоторых холстах образ животного вырастает до страшного в своем одиночестве, бессилии и безверии трагического символа" (И. Мямлин).
"Его животные поразительны в ракурсной необычности: лошади, собаки и кошки, петухи и птицы, и даже рыбы. Сразу становится понятно, что собака на пустынной улице - брошенная собака. Этот очеловеченный анимализм удивительно притягателен еще и своей понятийной означенностью, как, например, улетающий бычок - символ гибели домашнего очага" (В. Земский).
"Все его персонажи совершают некое действо, отступая от обыденного и бытового. Художник никогда не работает с натуры, его пластическая реализация основана на потоке философски настроенного сознания. Постоянная внутренняя работа мысли, эмоциональная насыщенность и искренняя поглощенность творческим процессом наполняют его полотна драматическим звучанием" (В. Шургая-Верейская).
"Хромой скрипач, значительный, как его музыка, "населившая" цветом и ритмом пространство картины, - ведь это огромный мир, в котором все важно: и слушатель со склоненной головой, и красная кошка, и погасшая лампа, и покосившийся домик, и спрятавшийся в углу месяц..." (И. Мямлин).
"Мальчик за столом, две синие сливы на тарелке - и все, а почему-то становится невыносимо грустно. Зеленый человек в длиннополом пиджаке, он явно тоскует, но тоска его, летящая, шагаловская, и правда, прозрачна. "Шагаловская" здесь не в том смысле, что художник подражает Шагалу, - этого нет и в помине, а вот что-то такое звучит, мелодия какая-то щемящая, словно та самая шагаловская скрипка взяла и заиграла сама собой, и непонятно, картины ли смотришь или слушаешь этот странный звук" (Т. Вольтская).
"Под влиянием ли Марка Шагала (а в некоторых работах Карабинского он явно присутствует), но тема живописных работ художника - его родной город Барановичи и библейские сюжеты" (Н. Теплый).
"Только Шагал, созвучный витебским корням художника, проступает кое-где в произведениях Карабинского, как форма на каравае хлеба" (Н. Суворов).
"Бытовой или библейский сюжет у Карабинского, трактованный одухотворенно и поэтично, не становится, как у Шагала, ни ироничным, ни притчеобразным - и тем самым обретает внутреннюю теплоту, лиричность" (И. Мямлин).
"Но я не понимаю, когда он нарабатывает мастерство: огромная работа происходит в голове и душе, но ведь умение-то - это же именно опыт, свой и чужой. Чужим опытом он не пользуется: ему некогда. Ему некогда учиться у кого-то: он так поздно начал, у него так мало времени, и так много нужно успеть" (Э. Лурье).
"Отмеченные свобода и смелость и ранее в значительной степени были присущи этому художнику, но как цель они отнюдь не так безоговорочно положительны, если их противоположностями являются необходимость и смирение. Движение к ним чревато и потерями. Художник все взвешивает не взвешивая и рассчитывает не рассчитывая, поэтому зритель приемлет данность как нечто несомненное. Но при чутком отношении, при сопоставлениях открываются драматические напряжения в процессе движения творческих личностей. В новых произведениях Карабинского при всей их убедительной определенности можно заметить это драматическое напряжение движения с его новыми завоеваниями и потерями. Но со всей очевидностью можно заметить логичность и естественность этого движения, стержнем которого является ностальгия по возвышенному и прекрасному" (Н. Благодатов).
"Но более всего ощущается в картинах Карабинского одна главная тема - это любовь: сочувствующая и жертвенная, мужская и женская, к старикам, к детям, к животным. Она обнаруживает себя в особой цветовой ауре, окружающей героев картин, в мягкости характеристик, в личном соучастии их бедам и поступкам, в обращении к притчам и сюжетам Вечной Книги. Может быть, именно живопись помогла художнику выразить свое заповедное чувство" (Н. Суворов).
"Это ощущение причастности к истории позволяет художнику показать не просто внешний облик персонажа, а, отображая в нем всю его историю, раскрыть зрителю его душу, не просто проникнуть в мир вещей, но и воспеть каждый предмет, лирически рассказав его историю" (Н. Завьялова).
"Что же касается собственного опыта... Пишет он свои холсты в светлом углу небольшой двухкомнатной квартиры, где живет с семьей, в доме, который сам же и построил. На работе он, что называется, от темна до темна, и творчеству достаются только выходные, и то лишь в светлое время года. И вот так, стоя на одной ноге, вынашивает художник, как мать ребенка, по девять месяцев свои картины, чтобы за три светлых месяца выплеснуть на полотно то, что уже созрело. Девять месяцев он читает, думает, делает эскизы, готовит холсты (двадцать пять холстов на летний сезон)' и ждет своего часа, ждет благословенное время белых ночей, когда наконец-то можно будет сесть за работу" (Э. Лурье).
"Отрадно также осознавать, что истоки богатого духовно-генетического наследия откровенно проявились у художника Карабинского именно в Петербурге - городе, который, по собственному признанию, является для него мощнейшим источником питания. Здесь сегодня он строит жилые дома для петербуржцев. Здесь он дышит своим искренним искусством. Здесь он твердо стоит на ногах как в жизни, так и в творчестве" (В. Земский).

"Круглый стол" провел Виктор ЛАВРОВ