Прощальное

                                      Вите Шнейдеру

На фоне квадрата окна -
тяжелый квадрат чемодана,
и фикус, и юноша, на
последнем - очки, борода; на
часах, что содержат песок -
какое-то новое время:
тулупов, горючих досок,
колючих носков; на дворе мя
(меня) выгибает в дугу,
глазам предлагается призма:
темнеет крапп-лак на снегу
свидетельством каннибализма,
ворона сидит на луне,
мороза вязальная спица
застряла в сугробе, и не
возможно в себе укрепиться.

И этот пейзаж (что ни "бе",
ни "мяу" - ни бякам, ни букам,
но - боком и ветром в трубе,
но звоном, и звяком, и звуком
паденья последней звезды
и дребезгом, скажем, трамвая,
немыслимого для езды
затем, что дорога кривая)
не то, чтобы очень достал,
но все же... Пожалуй, Вы правы -
занозит, как некий кристалл,
лишенный оправы...

Однажды

Купи сосисок, сок соси,
мурлычь мелодию вполсилы,
Земля не сверзилась с оси,
никто тебя не укусил и
все безупречно до поры,
пока ни насморка, ни хмары,
и не тревожат комары,
и ни, тем более, омары -
на ресторации в ночи
повисло честное "Закрыто"...
ты при свече, ни у печи,
ни у разбитого корыта,
хоть, может статься, не у дел,
но дел иных не может статься -
сидеть на стуле, как сидел,
и - улыбаться...

Попурри

Спать пора, уснул "бычок" -
на сливной упал бачок,
спит початая бутыль,
кто-то спит в углу - не ты ль?
Кто-то выспался уже -
буквой "Г" и буквой "Ж"
ходит, бледный и кривой,
угловатой головой
задевая косяки,
прусаки и пасюки
затевают хоровод,
заурчал водопровод…

Половица - скрип да скрип,
повсеместный храп и хрип…
бормотанье… тишина…
в небе - тучная луна...

Что еще сказать тебе? -
Счастье, видимо, в борьбе
с невесельем от веселья
и пробелами в судьбе…

Стрекоза

Однажды я глядел во все глаза,
как сверху вниз летела стрекоза.
Была зима, и сыпалось с дерев
все то, что оживало, умерев…

И вот она упала - на пальто,
фасетчато посетовать на то,
что лето, мол де, красное пропев,
она синеет на лесной тропе в
недоуменьи:
некто муравей,
ее, крылатой, ниже и правей,
свое существование продля
в дупле норы, на самом деле - тля!

Истлив в себе возвышенную страсть
к ней, стрекозе, он продолжает красть
у собственного сердца стук-постук,
речами - пастырь, жестами - пастух,
пустой, как пясть, постельный плясовой,
способный на любовь при плюсовой,
а холода - и нет его, слинял -
от той, кого бессовестно пленял!

Снег был рассыпчат. Высыпав с три ко-
ро-ба-ра-ба-кры-ла-то-го-три-ко
затихла, бездыханна и легка,
а вместе с ней - застыли и река,
и свет, и время, сомневаясь - течь им
или стоять…
молчали облака,
молчал и я - почти наверняка
я знал: при всех извивах языка,
тому, кто упадает свысока,
ответить нечем…

* * *
Самоубийство яблок во дворе
и шепот кабачков на сковородке.
И шелестящий влажными тире,
дробящий многоточием, короткий,
как променад наперекор жаре
до речки и обратно, ливень.
Лодки.
Велосипеды.
Бурные амбре.
Стол на веранде, прыщ на подбородке.
Звезда над полем. Тополь на горе…

Кончался август. Начиналось то,
о чем я, как положено невежде,
не помышлял особенно, зато,
ветшая от увиденного прежде,
уподоблялся старому пальто -
хотя бы потому, что спал в одежде…

процеживало окон решето
вечерний воздух - видимо, в надежде,
что, обернувшись к завтраку просто… -
простором? простоквашей? (не поешь, де -
не женишься?) - он не исчезнет, что
все так и будет…

Так оно и было.

Калязин

Конспект истории болезни.
Двойной родительный падеж.
Поди ж налево, но полезней -
в образовавшуюся брешь.

Там городок, не чист, не грязен
(его фамилия Калязин -
для посвященных, имярек -
для пролетающих в плацкарте
сквозь точку мнимую на карте),
наивлажнейшая из рек,
тасуя полые бутылки,
стремится с севера на юг,
там кобылицы и бобылки
незапылившиеся пылки,
там неразлучны хряк и хрюк.


Там все дрожит, когда на дрожках
грохочет местный почтальон,
топор кидается в бульон,
индюшки там на курьих ножках
взахлеб исследуют район,
торчит заноза колокольни
из пятки острова рябой,
и, чем вернее, - тем окольней
маршрут практически любой.

Поля цветут, но пуще - пахнут,
дым над торфяником летуч,
маячит солнце из-за туч,
пейзаж распахан и распахнут,
и каждый филин хохотуч…

Там память, будучи кривою,
своей неявною длиной
связует копчик с головою,
и остаются за спиной -

пастух в торжественной мурмолке,
ученый кот и свет на нем
и - на стволе, и на двустволке,
и небо с точечным огнем,
и все, что выше - и левкои,
и цыпы с вечным "рококо",
и то, как дышится легко и -
не умирается легко…