ФОТОГРАФ

Снег, метель, стадион, этот путает, падает, тает.
Здесь наверно, уже никогда ничего никому
Не окажется нужным. А ласковый свет нагнетает
Как умелый фотограф, рабочую нужную тьму.
Щели тряпкой заткнем. Одеялом завесим проемы
Передвинем рубильник. Проверим на крепость раствор
Темноты, постепенно назад отдающей объемы
И вещей, и того, кто стоит здесь, как будто бы вор.
Он и вор, он и лекарь, он просто печальный старатель
Из кювет добывающий времени слабенький след.
О себе он сказал бы, что он – заурядный мечтатель,
Продающий в прекрасное было прекрасный билет.
Здесь и пахнет не так, как бы пахло в какой-нибудь прочей
Мастерской, где паяют, ваяют, рисуют и пьют.
Здесь такой ароматный, такой постоянно рабочий
Лепрозорий готовых на все помертвелых минут.
Он достанет бумагу из пачки согласно заказу,
Переложит под рамку, откроет неоновый свет
И тогда начинается, правда немного не сразу,
Полумертвое слабое время, которого нет.
Стрекоза под стеклом, инкрустация, листик в стакане –
Отпечаток кричит о прошедшем и вот ерунда –
Это время уже никогда шевелиться не станет,
Но теперь ты его называешь почти навсегда.
Ты когда-то не знал, как с таким с ним с живым обходиться.
Что там было? Подруга, собака, земельный надел?
Да и мало ли что может в общем-то поместиться
Там, где ты отчего-то чего-то опять не успел.
Там, где ты не заметил, что время не ходит шагами,
Там, где просто подумал и плюнул – потом догоню,
Там, где встал, где забыл, не сумел развязаться с кругами,
Где смотрел в потрясающий зад уходящему дню.
Время быстрыми лапками бегает где-то в астрале.
Мы сидели, потом говорили, мы выпили чай.
И нельзя ведь сказать – мы тогда совершенно не знали
Что скончается что-то за чаем вот так невзначай.
Мы считали – прекрасная память опять оправдает.
Механизм нам известен и нас не боится оно
Поразительный мозг фотопленку послушно мотает
Открывая в тогда золотое простое окно.
Это в общем-то просто: нет сил, не случилось, уходим,
Передумал, испуг, изумленье, смятенье, затвор,
Темнота, тишина, ничего, но затвор переводим
И потом появляется ясный знакомый узор.
В темноте застывают на что-то похожие лица,
И из теплого мрака почти задушевных бесед
В красноватых оттенках конечно, должно проявиться
Откровенье, которого, впрочем, наверное, нет.
Снег, метель, стадион, оживай, трепещи, фотоснимок.
Мне хотелось бы плакать, но, видно, придется молчать
И стоять в темноте, как какой-то чужой и ранимый,
И уж если совсем повезет – отпечатки сличать.

* * *
Я вижу дом в фонарном свете,
Какой-то ненормально тонкий.
Наверное, на этом свете
Все вырождается в симптомы,
Здесь все живут календарями,
Мы обязуемся кому-то
Следить за длинными морями
В которых плавают минуты.
И улыбаемся, как рыбы
Одушевленною улыбкой.
Наверное, и мы могли бы
Вот так безропотно и гибко
За этой милой вереницей
Поддаться легкому движенью
Довольно просто не лениться,
Чтоб не заметить торможенья.
Но вдруг – останови мгновенье,
И все получится как надо
Простое легкое движенье –
И veritas приходит на дом.
Она садится и глядится
В твое недреманное око
И очень хочет убедиться
Что это все не выйдет боком
Что схватишь ты ее за плечи
И станешь молча улыбаться
Наверное, чтоб было легче
О всяком важном догадаться
О том, что жалобное время
Сидит в углу и пишет прозой
А ты заведуешь мгновеньем
Позеленевшим от мороза
В котором все вполне всесильны
И за приятными словами
Сконфузившись, маячит сила
Опять заигрывая с нами
И указует пальцем тонким
Вперед, на стрелку циферблата
Поди, убей свою истому
Исправь оплошность аппарата
Переведи на час ошибку
И станет все, что было нужно
Все разновидности улыбки
Зааплодируют жемчужно
И с извиняющимся видом
Враз и вернут и переплатят
Какие могут быть обиды:
И ты так ласков и приятен
И все отныне будет честно,
Поскольку циферблат загнали
Туда, где времени и месту
И надлежит торчать в финале
А не выписывать скрижали,
Которых, будто все боится.
Тебя здесь тихонько прижали
И здесь ты будешь шевелиться.
Но что-то кажется нелепым,
И в чем-то чудится помарка…
Где пахнет ласковое лето,
И звуки так легки и ярки,
Где ничего не нужно взгляду
Мы ощущаем умной кожей:
Светлеет раньше. Так и надо.
Но и темнеет раньше тоже.

* * *
Попробуй мне хоть что-то объяснить.
Ты объяснять воспитан и обучен.
Ты знаешь, как получше сохранить
Моей души таинственные кучи,
Моей души прекрасные сады,
Моих мытарств небесные чертоги
Пусть сторожат, приятны и горды
Твои давно недреманные боги,
Пусть ставят соломонову печать
На все не очень вежливые просьбы
Как можно эффективнее молчать
И создавать уверенность в вопросе
Который можно долго задавать
И двигать, точно стол или кровать

Мы посидим. На кухне керосин,
И сладко пахнет мертвая котлета.
Когда мы станем кушать иваси,
Я снова расскажу тебе про это:
Оно во мне орудует давно.
Живет подобно мирным тараканам,
Свой ненаглядный пестуя минор
В широтах мирового океана.
Пока ты так приятельски сидишь,
Придумай мне чего-нибудь поплоше:
Ведь если ты за мной недоглядишь,
Я расскажу тебе о нехорошем:
Скорей пустую банку унеси,
Не то оно пролезет в иваси.

Ты можешь сколько хочешь говорить,
Я буду слушать так или иначе.
Но только твой любимый алгоритм
Уже, наверно, ничего не значит.
Бессовестные формулы табу
Конечно, чем-то схожи с откровеньем.
Но на твоем несумеречном лбу
Вмещается лишь знак долготерпенья:
Почти красивый музыкальный знак,
Смущенно закрывающий ошибки,
Дающий знать, что что-нибудь не так
По ласковой медлительной улыбке.
Оно прошло. Ты больше не герой.
Поговори о чем-нибудь со мной.    

* * *
Ну вот. Теперь позволено мычать.
Нам парадокс, как негатив, обычен.
Расслабиться и вдруг начать молчать.
Решить, что ты теперь эпизодичен.
Распотрошить на белые слова,
Похожие на нерв и аскариду
Все то, чем так гордилась голова
И никогда не упускать из виду
Теперь уже совсем чужую речь.
Пусть ползают - ты посиди, послушай.
Они тебя попробуют увлечь,
Растаскивая преданную душу
По мириадам дохлых парадигм.
Поди, найди хоть что-нибудь для виду,
И трепыхайся так, и разбуди
На них свою священную обиду.
Они тебя, конечно, обойдут,
Наговорят чего-нибудь дурного,
Все вытряхнут и сообщат, что тут
Все бесполезно и ничто не ново,
Что ты - престранный полуфабрикат,
Принадлежащий к пакостной погоде,
И уж, конечно, ты не виноват
В таком несоответствии природе,
Которая бессильна все равно.
Но ты ее, пожалуй, одолеешь,
Позапихав унылое оно
Конкретно в то, о чем не пожалеешь.
И выучив, что речи - не ответ,
Внезапно вдруг почувствуешь усталость.
И если хочешь, я скажу, что нет,
Конечно нет, ни слова не осталось.

НАВЕРНО...

Наверно, что-то все-таки случилось.
К земле холодной руку приложи
И расскажи, какие знаешь силы,
Безвредные для крохотной души.
И расскажи, сбиваясь на нелепость,
Какой гипертонией был объят,
Как обветшала вверенная крепость
За время, непохожее на яд.
Ты говори, я слушать буду долго,
Про вен тромбофлебическую медь,
Про что-то голубое от уколов,
Которое не может не болеть.
Про самое родное и немое,
Которое дороже всех светил,
Теперь, когда на все - дадут покоя,
Теперь, когда на все хватает сил.
О нем, таком больном и интересном,
О тягостности чувственных причин,
О том, как аденома неуместна,
О том, как гайморит неизлечим
Теперь давай - уныло и умильно
О нем, благословенном, говори,
Им говори, им двигайся бессильно,
Им на меня, хорошую, смотри.
О нем - прости, прощай, в утиль, в уценку,
Недвижный, слабый, жеваный, любой,
Ты говори бесцельно полноценным
Для речи приспособленным собой.
Собою, очень меченым и битым,
Которому не страшно не молчать,
Привыкшему смешно и деловито
В больное лихорадочно стучать...
И в госпиталь - ступай, вперед устами,
Ступай, там на тебя не донесут,
Почистят кровь, умыться принесут,
И, может, скажут, что такое с нами.

* * *                                     
Это место задумано вами всеми,
Чтоб меня отогнать назад.
Мне известен топографический ад,
Но его прикрывает с усмешкой время.

И усмешка времени - это яд,
Этот яд отравляет мне всю картину
Люди смотрят мне вслед улыбаются в спину,
Иногда - говорят,

Что иду в подобии теплой лжи,
Чья-то рожа корчит на мне гримасу,
Я иду вдоль канала, наблюдаю массу -
Петербургские миражи.

Я хочу остаться в этом дворе,
Но меня останавливает явленье
Петербургской старушки и откровенье
Что куренье - грех.

И иду на запад грешить в пути,
По пути переходят коты дорогу,
Зажимаю в кармане кукиш, богу
Сообщаю: здесь не пройти.

Пожимает плечами бог и опять
Я иду, многоразовая, как ножик,
Если очень честно, то мне наплевать
На богов и кошек.

Наплевать - и я уступаю опять,
Потому что мне уступить нетрудно
И еще потому, что все отрицать -
Это значит заметить, как же здесь людно,

Как здесь душно, как воздух прогрыз неон,
Как давно усталость вошла в привычку
И как быстро, когда говорят легион
Оборачиваюсь, как на кличку.

ПОСЛЕ СМЕРТИ ТОЛЬКО АБСТРАКЦИЯ...

После смерти только абстракция.
Киноварь остужает мозг.
Бесконечно дурная акция
Осень: пасмурно и артроз.

Снова ангелы смотрят к северу,
Взгляд суров и не слишком свеж.
До чего ж Вы, милорд, рассеянны,
Не сентябрь - а щель промеж.

Не сентябрь - сплошная патока,
И несвежий прокисший дым.
Обсуждать расставание надо как,
Или просто поверить им -

Тем, что крылья кладут зигзагами
В виде буквы икс к потолку,
И печально возводят радугу,
Обращая глаза акул.

ФЕДРА

Федра, здравствуй, я Федра
Как колышется крик аистиный, ты слышишь, вверху.
Федра, мальчик наш там,
Там наш мальчик, красивый и дивный...
В черном небе
Солнце свесило свой
Золотой хулахуп;
Это значит, идут бесконечные дни рецидивов.
Семь ночей и три дня
Я не верила в страшные сны.
Семь ночей и три дня
Я искала пустые ворота.
А теперь я пустая сама,
Мне все знаки ясны,
Я стою перед грубым замком
И шепчу лихорадочно: кто там?
Я ведь здесь не хотела остаться без денег и средств
К продолжению длящейся жизни, веселой, суровой...
Только там, где Иосиф стоял, наступает мгновенно конец.
Я зачем-то хожу по следам его снова и снова.
Как хотелось мне верить,
Что змеистая пластика губ -
Наиболее сильная степень защиты от чуда.
Только бог оказался чересчур неприятен и груб:
Я ему - пощади, он мне ясно и просто - не буду.
Как ему не наскучило это - да кто ж разберет.
Сколько лет издевается -
Все наиграться не может.
Кстати, Федра, ты знаешь, наш мальчик
Сегодня умрет.
Только это типично.
И это меня не тревожит.

* * *
Знаешь, мой, а мы сыскали толку
В этом расколовшемся аду.
Знаю – было муторно и долго,
Но теперь пора начистоту.
Идол, идеал, инореальность,
Выпьем за последний смертный бой,
Дерганая рыжая банальность –
Мой Христос, торгующий собой.
Выкини кольцо. Не надо смуты.
Ал рубин. Еще алее – снег.
Счет идет на длинные минуты,
Мы с тобой – последний человек.
Прет вперед эпоха Водолея,
Понимаешь, это – наше все.
Ал рубин. Но этот край алее.
Рыжий! Почему нам не везет?
Век мой – зверь мой. Серыми лесами
Все уходит прочь. Не стоит выть.
Роботы с усталыми глазами
Остаются это время длить.
Четвертуют, если доберутся.
Вечный неизменный контрудар.
Монотонно головами бьются
Боги об асфальт. Аривуар.

* * *
Ей пюпитр – оконная рама вагона,
Ее песни не звук, а парадигма встречи,
В ее левом глазу разноцветные искры,
И Сохмет между пальцев сжигает свечи.
Эта львица со взглядом развратной девки
Молча пьет, являя собою запретность,
Я уже отхожу от последней издевки,
И уже выражается в миф конкретность,
И уже вырождаюсь в миф, поскольку
В электричке ни времени нет, ни места,
Только львица пьет, соблазняя – скольких?
Вот – теперь уже и меня. Интересно,
А к концу поездки еще хоть что-то
От меня останется, или – выест
Эта чертова похоти и охоты
Ненаглядный Инь мой? Душа – на выезд,
И душа – на въезд. Вой, чума Египта,
Шевели ногами, рассуждай о роде,
Рассуждай – вероятно, в голове реликта
Мое имя записано просто – вроде...
А у львицы какие-то сны сырые,
Полупришлых затягивать ей не в первый раз...
Но сентябрь зачем-то мне жилы выел,
Зрячий выел зачем-то мой правый глаз...
Эти ноги кажутся мне живыми.
Вот, по крайней мере, понятный дар...
Что останется, если отняли имя?
Растекаться в улицах, как Иштар.

* * *
Можно прийти на Московский вокзал в субботу,
Отыскать путь, с которого поезд уходит в Адлер,
Не торопясь, подойти к головному вагону...
Брось, всем же давно известно, что там проводник – ангел.
Ангел как ангел: ему не идет форма.
И вообще, с крыльями не очень удобно работать в поезде.
Думается, наняли его просто для проформы:
Не так уж он и неотразим, если говорить по совести.
Ну, ты же знаешь, их сейчас развелось великое множество:
Куда ни плюнь, непременно попадешь в ангела.
Но этот все-таки какое-то редкое убожество:
Тощий, глаза испуганные и все время что-то твердит про Врубеля.
Конечно, зарабатывают они неплохо и даже очень:
Все-таки, что ни говори, а экзотика.
Упыри сидят по донорским пунктам, демоны обесточены,
А эти ничего, неплохо справляются, вроде как.
А с этим один знакомый недавно спорил:
Об устройстве мироздания, о райской неге ли...
Тот смотрел на него так, как будто несчастный с рассудком в ссоре,
Потом вздохнул, покивал головой и достал Гегеля.